Главная > Томат > Социалистическая монархия - И свет во тьме светит, и тьма не объяла его — LiveJournal. Как обуздать олигархов Социализм монархия


Социалистическая монархия - И свет во тьме светит, и тьма не объяла его — LiveJournal. Как обуздать олигархов Социализм монархия




Правые консерваторы в большинстве своем считают любой социализм некоей левацкой ересью. Это идет еще от дореволюционных правых, которые видели главную угрозу самодержавию в социалистическом движении. Между тем монархию свергли вовсе не социалисты, а либералы, причем свергли в союзе с «прогрессивными националистами» типа Шульгина. (О любопытнейшем феномене национал-либерализма еще будет сказано ниже.)

Впрочем, были и традиционалисты, допускавшие возможность «правого социализма».

Речь идет, в первую очередь, о замечательном нашем мыслителе Константине Николаевиче Леонтьеве, который (как бы некорректно это ни прозвучало) был на голову выше всех тогдашних консерваторов. Именно он выдвинул шокирующую многих формулу «Царь во главе социалистического движения». В свое время некоторые деятели, стоявшие на позициях национал-большевизма, даже попытались увидеть в этих словах указание на будущий триумф сталинизма. Между тем в данном случае Леонтьев обосновал необходимость возникновения православно-монархического социализма.

Он замечал: «Чувство мое пророчит мне, что славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной». Речь, как очевидно, идет о том, чтобы царь взял на вооружение те моменты социализма, которые препятствуют излишней подвижности и либерализму. Ясно, что идеи 1783 года несовместимы с идей самодержавной монархии. Монархический социализм – это не «нигилистический бунт и бред отрицания, а… законная организация труда и капитала… новое корпоративное принудительное закрепощение человеческих обществ». Этот порядок не должен вредить «ни Церкви, ни семье, ни высшей цивилизации». Показательно, что Леонтьев находил некоторую социалистичность и коммунистичность уже и в современной ему монархии. Он писал о соединении самодержавия с общинным коммунизмом русского крестьянства. Кроме того, Леонтьев сравнивал коммунистические порядки с монастырским общежитием.

Кстати, о социалистичности дореволюционной России писал и блестящий монархический идеолог Иван Солоневич, который сам социализм, мягко говоря, недолюбливал: «Императорская Россия была страной, в которой по тем временам „обобществленный сектор народного хозяйства“ был больше, чем где бы то ни было в мире. Государственный Банк контролировал все банки России и имел исключительное право эмиссии кредитных билетов. Большинство железных дорог принадлежало казне, а оставшиеся частные дороги стояли накануне „выкупа в казну“. Государство владело огромными земельными пространствами, владело заводами и рудниками. Земская медицина была поставлена так, как она и сейчас не поставлена нигде во всем мире. Земства начинали строить свою фармацевтическую промышленность – с помощью государственного кредита. Русское кооперативное движение было самым мощным в мире».

Данное утверждение Солоневича подтверждается историками. «В России был большой государственный сектор хозяйства, в состав которого входили Российский государственный банк, 2/3 железных дорог, огромный земельный фонд, в том числе 60 % лесов, военная промышленность и многие промышленные предприятия в других отраслях, – пишет А. А. Новиков. – Часть промышленности оставалась собственностью государства. Государственные предприятия находились вне сферы рыночных отношений… Казенные заводы „не являлись коммерческими учреждениями“, что подчеркивалось в официальных документах… Царская бюрократия старалась расширить сферу казенного предпринимательства из-за боязни, что частные компании могут неожиданно отказаться выполнять казенные заказы и таким образом сорвут перевооружение армии и флота… Однако позиции государства в экономике не ограничивались государственным сектором. На развитие промышленности влияли и государственные заказы. Такие заказы давали почти все ведомства, начиная с Министерства путей сообщения и кончая Морским министерством. Еще одним направлением государственного воздействия были казенные монополии и акцизы, которые в совокупности давали около половины государственного дохода… Итак, одна часть промышленности находилась в собственности государства, другая часть в той или иной степени подлежала государственному регулированию. Но обе эти части оставались практически вне сферы рыночных отношений».

Кстати сказать, накануне Февральской революции наметилось именно усиление государственно-социалистических начал. «Власть почувствовала не только политическую, но и экономическую угрозу, исходившую от буржуазных кругов и финансово-промышленных групп, – пишет ЖЖ-блогер obsrvr. – Оппозиция назвала действия правительства „государственным социализмом“. Так, Министерство путей сообщения планировало помимо казенной добычи угля и нефти расширение собственного транспортного машиностроения и создание собственных металлургических заводов. (Некоторые заводы даже были национализированы.) Таким образом стала реализовываться относящаяся к началу 1914 года идея правительства ввести пятилетние циклы планирования строительства железных дорог, портов, крупных гидроэлектростанций (Днепровской и Волховской, которые были построены уже в первые советские пятилетки)». Настоящую государственно-социалистическую программу выдвинул великий князь Кирилл Владимирович: «Первым пунктом… стояла всеобщая трудовая мобилизация населения Империи в возрасте от 16 до 60 лет, – сообщает В. Хутарев-Гарнишевский. – Учитывая особо тяжелое положение в сфере продажи хлеба и хлебобулочных изделий, Кирилл Владимирович предлагал провести полномасштабную национализацию всей хлебной торговли… Кроме вышеуказанной хлебной монополии, Великий Князь предлагал установить полную монополию и на другие естественные ресурсы: добычу металлов, нефти, каменного угля и хлопка, лесную и сахарную монополии… Важнейшей реформой становилась национализация всех железных дорог… Предлагались серьезные преобразования и в финансовой сфере… Великий Князь Кирилл Владимирович предложил полностью отказаться от золотого обеспечения рубля… Национализация целых отраслей экономики положила бы в основу рубля не золотой эквивалент, а все достояние страны…»

Безусловно, не будь февральской антимонархической революции, осуществленной генералами-националистами, крупной буржуазией и либеральными политиканами, то Россия пошла бы по пути монархического национально-государственного социализма. Ведущая роль государства, представительство от синдикатов, а не от партий, опора на массовую черносотенную организацию и т. д. Довольно-таки жесткая политика в отношении села – надо же было изъять какие-то ресурсы для индустриализации, не растягивать же ее на долгие годы. Кстати, продразверстка была введена именно в царской России. Идею принудительного изъятия хлеба выдвинул министр земледелия А. Риттих, который 29 ноября 1916 года подписал постановление «О разверстке зерновых хлебов и фуража, приобретаемых для потребностей, связанных с обороной».

Действительно, правый социализм это, прежде всего, именно практика государственного строительства. Такая практика, которая была характерна на протяжении многих веков русской истории. А вот левый социализм, импортированный с Запада, был, в первую очередь, именно доктриной, к которой и попытались приспособить государство Российское. Это, конечно, не значит, что правый социализм должен отказаться от доктринального оформления. Но его доктрина должна быть отражением государственной практики.

Теперь чуть-чуть этимологии – слово «социализм» (от лат. слова socialis– общественный) означает преобладание целого (общества) над частью – личностью или группой личностей. Моделей социализма – десятки, если не сотни. Для разных стран характерны и разные модели.

Русский социализм отличен от коммунизма, который предполагает растворение государства, классов и других иерархических структур в некоей однородной коммуне. Он также расходится и с социал-демократией, которая сводит социализм к усилению общественного контроля трудящихся коллективов за властью и капиталом. Социализм по-русски – это «правый» социализм. Он подчиняет личность и социальные группы всему обществу, но это подчинение происходит посредством государства. Последнее выступает в роли гаранта и организатора процесса социализации. Конкретной формой подчинения части общества всему обществу является корпорация, которая создается и охраняется государством. Такой порядок сложился в Московской Руси.

Здесь общественные (земские) структуры обладали достаточной самостоятельностью, однако вовсе не были отделены от государства. Более того, эта самостоятельность нисколько не мешала данным образованиям выполнять государственные функции.

Возьмем, для примера, купеческие корпорации Московской Руси. К их мнению правительство прислушивалось – и еще как. Именно по просьбе купеческих объединений дважды, в 1653 и 1667 годах, принимались торговые уставы, вводившие очень большие пошлины на иностранные товары.

Но, помимо привилегий, члены купеческих корпораций несли и тяжелые обязанности. Они были торгово-финансовыми агентами правительства, закупали товары, находившиеся в казенной монополии, управляли крупными таможнями и т. д.

Купеческие корпорации находились на службе у государства, а богатые купцы были не только предпринимателями, но и солдатами Империи, защищающими национальные интересы как внутри страны, так и вне ее.

Такая специфика берет свое начало еще в древности, когда купец был своеобразным воином, а воин – своего рода купцом. «Правда Ярослава» ставит на один юридический уровень «мечника» и «купчину». Любопытно, что в словаре В. Даля слово «товар» имеет еще и значение военно-купеческого похода. В летописях князья ставят свои «товары» напротив «градов». Участников данных военно-торговых экспедиций в Древней Руси именовали «товарищами». В XIII веке это слово практически выходит из употребления, но возрождается в среде казачества. В XX веке его берут на вооружение социалисты, которые, борясь с буржуазностью, невольно пробудили некоторые древние архетипы.

Русский корпоративизм неразрывно соединял государственное и общественное. Такое положение дел может показаться проявлением деспотизма, о чем говорят некоторые либеральные исследователи. Однако при внимательном рассмотрении заметны все выгоды от подобного соединения, особенно благодетельного в тяжелых геополитических и климатических условиях России, требующих самой тесной консолидации власти и общественности. Государство, вмешиваясь в жизнь корпорации, не только стесняло ее, но и помогало ей, брало на себя заботу о ней. А корпорация облегчала работу государства. При всем при том государство не поглощало общество, общество не противопоставляло себя государству.

Очевидно, что в России усиление свободы должно сопровождаться усилением государственности. Как, впрочем, и наоборот. Недооценка этого обстоятельства и приводила к краху все «демократические преобразования», пытающиеся усилить общество за счет государства, а личность за счет общества.

Нельзя обойти вниманием и другой самобытный земский институт – общину, на которую также возлагались обязанности государственного характера. Она была ответственна за сбор налогов и выполнение важных работ. Эта обязанность именовалась тяглом. Размер тягла, возлагаемого на каждое хозяйство, определялся не числом едоков, но исключительно размерами имущества, приносящего доход. Некоторые малоимущие семьи были избавлены общиной от тягла – их просто не заносили в писцовые книги. Нетягловые общинники именовались «гулящими людьми», они могли располагать собой как угодно и перемещаться куда вздумается. Эта категория лиц стала важнейшим источником пополнения казачества, которое сохранило свободную общину вплоть до 1917 года.

Кроме того, общины-волости выполняли некоторые судебные функции. Они судили своих членов по всем гражданским и некоторым уголовным делам.

Администрация, назначаемая сверху, не особо вмешивалась в деятельность общины, следя лишь за соблюдением необходимого размера тягловых обязанностей. Примером может служить положение дел в Белозерском крае, которым управлял наместник великого князя Ивана III и 12 чиновников более низкого ранга. Представители Белозерской администрации выезжали в волости только тогда, когда речь шла о крупных уголовных преступлениях или территориальных спорах между общинами. Впрочем, в дальнейшем порядок управления общинами стал более регулярным. За положение дел в волости отвечал назначенный правительством чиновник – «волостель». Он действовал в тесной связке с деревенским старостой («посыльщиком») и земским приставом, непосредственно отвечающим за исполнение государственных повинностей. Указанные представители общины избирались на ее сходах. Без них ни волостели, ни воеводы не могли судить общинников и принимать какие-либо решения.

Выборные от общинников составляли особый орган – земскую избу, которая функционировала при земском старосте – выборном руководителе уезда. А выбирался он теми же крестьянами, а также населением городских общин. Последние сохраняли унаследованную от общин киевского периода организацию по сотням и десяткам. Горожане, жившие на государственных («черных») землях, составляли т. н. «черные сотни».

Земский староста и земская изба заведовали городским хозяйством, разверсткой земли. Она могла обсуждать дела крестьян и посадских людей, доводя свое мнение до воеводы или же до самой Москвы. Воевода не имел права вмешиваться в компетенцию органов земского (общинного) самоуправления.

Выборные от посадской общины принимали участие в деятельности Земских соборов, являвшихся съездами представителей от русских сословий и регионов. Крестьяне были представлены на Земском соборе только один раз – в 1613 году. Но именно тогда собор избрал царем родоначальника династии Романовых Михаила Федоровича (точнее – указал на его династическую легитимность). А посадские люди в дальнейшем активно участвовали в соборной деятельности и оказывали огромное влияние на принятие важнейших государственных решений. Так, Земской собор 1649 года, по требованию представителей от посадских общин, включил в принятое им Уложение особую главу «О посадских людях».

Все это опровергает домыслы некоторых философов, политиков и историков об «азиатском деспотизме» Московского царства.

Одни с этим утверждением не согласятся; других это шокирует, но обратим внимание на интересный факт - сегодня работы Леонтьева популярны не только среди православных монархистов, но и среди сталинистов.

Когда в 1990-е годы началось активное переиздание работ Константина Николаевича, это привело к новому рассмотрению темы «консерватизм-социализм». Филолог С.Г. Бочаров, обратившись к идее союза социализма с русским самодержавием, предложенной Леонтьевым, писал: «история не осуществила столь причудливой комбинации и, надо надеяться, уже не осуществит...». Философ Г.Д. Гачев считал, что Леонтьеву «...вполне эстетически приемлем мог быть восточный деспот Сталин (с его своеобразной... эстетикой...)». Публицист Н. Леонтьев безапелляционно заявлял: «Не знаю, были ли в обширной библиотеке вождя труды Константина Леонтьева, знал ли он их или сам дошел до истины… но, без сомнения, И.В. Сталин воплотил в жизнь многое из того, о чем задолго до начала нашей революции писал этот… русский мыслитель», а М.П. Лобанов заметил в «сталинской загадочности» некий «соблазн... в духе К. Леонтьева».

И, тем не менее, некоторые современные исследователи, обратившиеся к прогнозам Леонтьева о возможном союзе «социализма с русским самодержавием», не могут не удивляться прозорливости мыслителя, скончавшегося в 1891 году, когда, казалось бы, ничто не угрожало благополучному существованию самодержавной России. К тому времени сочинения Леонтьева уже были представлены Александру III, но он вовсе не обольщался относительно будущего: «теперь, когда… в реакции этой живешь и видишь все-таки, до чего она неглубока и нерешительна, поневоле усомнишься и скажешь себе: «только-то?».

Константин Леонтьев предсказывал, что «порабощение голодающего труда многовластному капиталу» неизбежно приведет Европу (а возможно, и Россию) к социалистической революции, а поскольку для любого общества необходима какая-то неоднородность, то «коммунизм в своих буйных стремлениях к идеалу неподвижного равенства должен рядом различных сочетаний с другими началами привести постепенно, с одной стороны, к меньшей подвижности капитала и собственности, с другой - к новому юридическому неравенству, к новым привилегиям, к стеснениям личной свободы и принудительным корпоративным группам, законами резко очерченным; вероятно даже, к новым формам личного рабства или закрепощения (хотя бы косвенного, иначе названного)».

Большой интерес у Леонтьева вызвали рассуждения Льва Тихомирова - бывшего народника, ставшего монархистом. В работе «Социальные миражи современности» тот доказывал, что в случае практического воплощения в жизнь социалистической доктрины новое общество будет построено не на началах свободы и равенства, как это обещают социалисты, а на жесточайшем подавлении личности во имя государства.

Одни с этим утверждением не согласятся; других это шокирует, но обратим внимание на интересный факт - сегодня работы Леонтьева популярны не только среди православных монархистов, но и среди сталинистов.

Когда в 1990-е годы началось активное переиздание работ Константина Николаевича, это привело к новому рассмотрению темы «консерватизм–социализм». Филолог С.Г. Бочаров, обратившись к идее союза социализма с русским самодержавием, предложенной Леонтьевым, писал: «история не осуществила столь причудливой комбинации и, надо надеяться, уже не осуществит...». Философ Г.Д. Гачев считал, что Леонтьеву «...вполне эстетически приемлем мог быть восточный деспот Сталин (с его своеобразной... эстетикой...)». Публицист Н. Леонтьев безапелляционно заявлял: «Не знаю, были ли в обширной библиотеке вождя труды Константина Леонтьева, знал ли он их или сам дошел до истины… но, без сомнения, И.В. Сталин воплотил в жизнь многое из того, о чем задолго до начала нашей революции писал этот… русский мыслитель», а М.П. Лобанов заметил в «сталинской загадочности» некий «соблазн... в духе К. Леонтьева».

И, тем не менее, некоторые современные исследователи, обратившиеся к прогнозам Леонтьева о возможном союзе «социализма с русским самодержавием», не могут не удивляться прозорливости мыслителя, скончавшегося в 1891 году, когда, казалось бы, ничто не угрожало благополучному существованию самодержавной России. К тому времени сочинения Леонтьева уже были представлены Александру III, но он вовсе не обольщался относительно будущего: «теперь, когда… в реакции этой живешь и видишь все-таки, до чего она неглубока и нерешительна, поневоле усомнишься и скажешь себе: «только-то?».

Константин Леонтьев предсказывал, что «порабощение голодающего труда многовластному капиталу» неизбежно приведет Европу (а возможно, и Россию) к социалистической революции, а поскольку для любого общества необходима какая-то неоднородность, то «коммунизм в своих буйных стремлениях к идеалу неподвижного равенства должен рядом различных сочетаний с другими началами привести постепенно, с одной стороны, к меньшей подвижности капитала и собственности, с другой – к новому юридическому неравенству, к новым привилегиям, к стеснениям личной свободы и принудительным корпоративным группам, законами резко очерченным; вероятно даже, к новым формам личного рабства или закрепощения (хотя бы косвенного, иначе названного)».

Большой интерес у Леонтьева вызвали рассуждения Льва Тихомирова – бывшего народника, ставшего монархистом. В работе «Социальные миражи современности» тот доказывал, что в случае практического воплощения в жизнь социалистической доктрины новое общество будет построено не на началах свободы и равенства, как это обещают социалисты, а на жесточайшем подавлении личности во имя государства.

Тихомиров прогнозировал, что в социалистическом обществе важное место займут карательные органы, которые будут наблюдать за исполнением предписанных правил и сурово наказывать нарушителей.

Он также предполагал развитие бюрократического аппарата, в котором видное место займут руководители и пропагандисты: «Власть нового государства над личностью будет по необходимости огромна. Водворяется новый строй (если это случится) путем железной классовой диктатуры». Размышления Тихомирова об установлении при социализме новой иерархии и железной дисциплины отвечали прогнозам самого Леонтьева. Последний, к великому удивлению автора статьи, заметил, что если все действительно обстоит так, как описано в статье, то коммунизм будет полезен, поскольку восстановит в обществе утраченную справедливость.

«В Леонтьеве, – замечал Тихомиров – на эту тему зашевелилась серьезная философская социальная мысль, связанная с теми общими законами развития и упадка человеческих обществ… Он об этом серьезно задумался, ища места коммунизма в общей схеме развития, и ему начинало казаться, что роль коммунизма окажется исторически не отрицательною, а положительною». В связи с этим, нам кажется интересным мнение В.В. Розанова, считавшего, что Леонтьев заперся в «скорлупу своего жестокого консерватизма» только «с отчаяния», «прячась, как великий эстет, от потока мещанских идей и мещанских факторов времени и надвигающегося будущего. И, следовательно, если бы его (Леонтьева) рыцарскому сердцу было вдали показано что-нибудь и не консервативное, даже радикальное, – и вместе с тем, однако, не мещанское, не плоское, не пошлое, – то он рванулся бы к нему со всею силой своего – позволю сказать – гения».

Поблагодарив Тихомирова за «Социальные миражи современности», Леонтьев отмечал: «Я имею некий особый взгляд на коммунизм и социализм, который можно сформулировать двояко: во-1-х, так – либерализм есть революция (смешение, ассимиляция); социализм есть деспотическая организация (будущего); и иначе: осуществление социализма в жизни будет выражением потребности приостановить излишнюю подвижность жизни (с 89 года XVIII столетия). Сравните кое-какие места в моих книгах с теми местами Вашей последней статьи, где Вы говорите о неизбежности неравноправности при новой организации труда, – и Вам станет понятным главный пункт нашего соприкосновения. Я об этом давно думал и не раз принимался писать, но, боясь своего невежества по этой части, всякий раз бросал работу неоконченной. У меня есть гипотеза или, по крайней мере, довольно смелое подозрение; у Вас несравненно больше знакомства с подробностями дел. И вот мне приходит мысль предложить Вам некоторого рода сотрудничество, даже и подписаться обоим и плату разделить... Если бы эта работа оказалась, с точки зрения «оппортунизма», неудобной для печати, то я удовлетворился бы и тем, чтобы мысли наши были ясно изложены в рукописи». Таким образом, Тихомиров получил от Леонтьева предложение написать совместную работу о социализме, но этим намерениям не суждено было воплотиться в жизнь.

Предупреждая о неизбежной трансформации социализма на русской почве, Леонтьев писал: «То, что теперь – крайняя революция, станет тогда охранением, орудием строгого принуждения, дисциплиной, отчасти даже и рабством... Социализм есть феодализм будущего... в сущности, либерализм есть, несомненно, разрушение, а социализм может стать и созиданием». Он допускал, что на первых порах наибольшее распространение получат именно разрушительные лозунги – «сначала анархия, организация – позднее; она придет сама собою», но не сомневался, что русские социалисты станут последовательными государственниками.

Во главе будущего социалистического государства Леонтьев видел вождя, который сумеет восстановить утраченную дисциплину.

Он считал, что будет создан «социалистический феодализм» с подчинением отдельных индивидуумов мелким и крупным организациям («общинам»), а самих «общин» - государству. Предполагалась, даже возможность «закрепощения» отдельных лиц в виде их «прикрепления» к различным учреждениям или же другим лицам, стоящим высоко по служебной лестнице.

В качестве антипода этому деспотическому обществу Леонтьев видел некую «все-Америку», обобщенный космополитический символ. «Я когда думаю о России будущей, то я как непременное условие ставлю появление именно таких мыслителей и вождей, которые сумеют к делу приложить тот род ненависти к этой все-Америке, которою я теперь почти одиноко и в глубине сердца моего бессильно пылаю! Чувство мое пророчит мне, что славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и Царю. И вся Америка эта… к черту!».

Возможность бескорыстного союза России и Запада Леонтьев отвергал. В одном из писем священнику И.И. Фуделю он даже предположил, что, возможно, лет через 50 Запад, объединившись в «одну либеральную и нигилистическую республику» и поставив во главе этой республики гениального вождя, начнет поход против России. И тогда эта объединенная республика будет «ужасна в порыве своем». Она сможет диктовать условия России, угрожая ее независимости: «Откажитесь от вашей династии, или не оставим камня на камне и опустошим всю страну». И тогда или «мы сольемся с прелестной утилитарной республикой Запада», или же «если мы будем сами собой, то мы в отпор опрокинем со славой на них всю Азию, даже мусульманскую и языческую, и нам придется разве только памятники искусства там спасать».

Мыслитель прогнозировал, что возможен вариант, когда Россия сможет «взять в руки крайнее революционное движение и, ставши во главе его - стереть с лица земли буржуазную культуру Европы.- Недаром - построилась и не достроилась еще - эта великая государственная машина, которую зовут Россией... Нельзя же думать, что она до самой (до неизбежной во времени все-таки) до гибели и смерти своей доживёт только как политическая, т.е. как механическая - сила, без всякого идеального - влияния на историю».

При всей уязвимости исторических параллелей, можно отметить, что Леонтьев сумел более четко, чем Данилевский, предсказать судьбу России в ХХ веке.

После окончания Второй мировой войны СССР отдаленно напоминал смоделированное Леонтьевым общество. И.В.Сталин был вынужден предоставить еще недавно гонимой православной церкви определенное место в государственной системе. Народ был подчинен общинам (в виде колхозов) и правящей партии, построенной по иерархическому принципу на основе строгой дисциплины. Все это существовало на фоне растущего противостояния советской страны и капиталистической Америки. В то же время народ, победивший в тяжелейшей войне с врагом, грозившим «не оставить камня на камне и опустошить всю страну», испытывал законную гордость за свою родину. В 1952 году поэт Алексей Эйснер в стихотворении «Конница» напишет почти по-леонтьевски безжалостно:

Легко вонзятся в небо пики,
Чуть заскрежещут стремена
И кто-то двинет жестом диким
Твои, Россия, племена…
Опять, опять взлетают шашки,
Труба рокочет по рядам,
И скачут красные фуражки
По разоренным городам.
Стучит обозная повозка.
В прозрачном Лувре свет и крик
И перед Венерою Милосской
Застыл загадочный калмык
Очнись, блаженная Европа,
Стряхни покой с красивых век, -
Страшнее труса и потопа
Далекой Азии набег.
Ее поднимет страсть и воля,
Зарей простуженный горнист,
Дымок костра в росистом поле
И занесенной сабли свист…
Молитесь, толстые прелаты,
Мадонне розовой своей.
Молитесь! - Русские солдаты
Уже седлают лошадей.

Считая, что популярности социализма способствует его мессианский налет и вселенский оттенок, Леонтьев утверждал, что в России социализм приобретет религиозные и жертвенные черты. В этом утверждении он был не одинок. Определенный псевдорелигиозный налет видели в социализме Данилевский и Тихомиров.

Данилевский подчеркивал, что если на Западе материалистические и атеистические учения носили научный характер, то в России в силу особенностей культурно-исторического типа они приобретали мессианскую окраску, порождая своих мучеников за идею, своих «апостолов» и «проповедников».

Одному из своих корреспондентов Леонтьев писал, что в XX и XXI веках социализм будет играть ту роль, которую некогда играло христианство. В этом же письме была высказана мысль, о том, что «социализм еще не значит атеизм», и для социалистического учения может найтись свой Константин, свой проповедник, который путем «и крови и мирных реформ» создаст новое общество. В противном же случае человечество сольется в единую рационалистическую цивилизацию.

Леонтьев не сомневался в том, что «социализм (т.е. глубокий и отчасти насильственный экономический... переворот) теперь, видимо, неотвратим... Жизнь этих новых людей должна быть гораздо тяжелее, болезненнее жизни хороших, добросовестных монахов в строгих монастырях (например, на Афоне), А эта жизнь для знакомого с ней очень тяжела... Но у афонского киновиата есть одна твердая и ясная утешительная мысль, есть спасительная нить... загробное блаженство. Будет ли эта мысль утешительна для людей предполагаемых экономических общежитий, этого мы не знаем». Он предсказывал, что установление в России новой власти социалистов будет связано с большими жертвами. В возможность установления в России долговременного демократического правления он не верил, считая, что, даже если либералы и восторжествуют в России, то разрушительная энергия масс сметет их. И тогда к власти должны неизбежно прийти крайние радикалы: «Как вы думаете, гг. либералы, вам они что ли поставят памятник? Нет! Социалисты везде (а особенно наши Марки Волоховы и Базаровы) ваш умеренный либерализм презирают... И как бы ни враждовали эти люди против настоящих охранителей или против форм и приемов охранения, им неблагоприятного, но все существенные стороны охранительных учений им самим понадобятся. Им нужен будет страх, нужна будет дисциплина; им понадобятся предания покорности, привычка к повиновению... Да, конечно, если анархические социалисты восторжествуют где-нибудь и когда-нибудь, то они отдадут справедливость скорее консерваторам... чем тем представителям осторожного... отрицания, которых зовут либералами и которых настоящее имя должно быть: легальные революционеры...».

Сравнение либерализма и социализма, как путей развития России, заканчивалось не в пользу первого: «Умеренный либерализм для ума есть, прежде всего, смута, гораздо больше смута, чем анархизм или коммунизм». В работе «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» Леонтьев сравнивал действия радикальных социалистов с пожаром, отмечая, что пожар может принести не только вред, но и пользу. Построенное на месте сгоревшего, новое здание может быть более совершенным, на обломках старого может возникнуть новое. При этом Леонтьев оговаривался, что «поджигателей» нужно сурово наказывать, а не прославлять, и призывал строже наказывать «поджигателей неосторожных» (либералов), которые приносят больший вред государству, чем «умышленные поджигатели» (революционеры). Наблюдая за европейскими событиями Леонтьев искал путь отличный от тех, что предлагали либералы и анархисты: «Для нас одинаково чужды и даже отвратительны обе стороны - и свирепый коммунар, сжигающий тюильрийские сокровища, и неверующий охранитель капитала, республиканец-лавочник, одинаково враждебный и Церкви своей, и монарху, и народу». Поэтому при всей нелюбви к либерализму в симпатиях к антигосударственникам (сегодняшним «оранжистам») Леонтьева уж точно не заподозришь, хотя в известнейшем произведении Максима Горького «Жизнь Клима Самгина» главный герой, думая об издании собственного печатного органа, мечтает «написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным».

Большое значение Леонтьев придавал наличию в социализме деспотических элементов, без которых Россия превратится в некое подобие всемирной буржуазной республики.

«Если социализм – не как нигилистический бунт и бред всеотрицания, а как законная организация труда и капитала, как новое корпоративное принудительное закрепощение человеческих обществ, имеет будущее, то в России создать и этот новый порядок, не вредящий ни Церкви, ни семье, ни высшей цивилизации, – не может никто, кроме Монархического правительства». Мыслитель вполне допускал, что социализм может быть объединен с монархическим принципом. Ортодоксальных консерваторов Леонтьев шокировал такими мыслями: «Я скажу даже больше: если социализм не как нигилистический бунт и бред самоотрицания, а как законная организация труда и капитала, как новое корпоративное принудительное закрепощение человеческих обществ имеет будущее, то в России создать … этот новый порядок, не вредящий ни церкви, ни семье, ни высшей цивилизации – не может никто кроме монархического правительства».

Незадолго до смерти, в письме Розанову мыслитель предсказывал: «Союз социализма (“грядущее рабство”, по мнению либерала Спенсера) с русским самодержавием и пламенной мистикой (которой философия будет служить, как собака) – это еще возможно, но уж жутко же будет многим … А иначе все будет либо кисель, либо анархия». Через 100 лет после того, как были написаны эти строки, распался СССР. На 1991 год пришлась 100-летняя годовщина смерти Леонтьева, но лишь немногие в тогдашней обстановке обратили внимание на прогнозы мыслителя, который смог уловить и «подземные толчки» революционной бури, и поступь Иосифа Сталина

Информационное агентство «Новости Федерации» опубликовало комментарий директора Канцелярии Дома Романовых по поводу выступления протоиерея Всеволода Чаплина о совместимости монархии и социализма

Глава синодального Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин считает, что больше всего России подошла бы политическая система, которая бы «объединила монархию и социализм» - т.е. сочетала элементы жесткой централизованной власти и социального государства.

"Державность, справедливость и солидарность - это три ценности, на основе которых нам нужно строить систему, которая бы объединила монархию и социализм ", - заявил священник.

Для него очевидно, что у народа есть симпатии и к идеалам социализма, и к идеалам монархии. "И в этом контексте мы должны отстаивать наше право на то, чтобы иметь сильную центральную власть и иметь социальное государство, ориентированное не просто на нужды простого человека, но на его мнение, соборный голос, коллективный разум", - заявил представитель Церкви.

По его мнению, народ и власть в России "всегда чувствовали себя чем-то единым". "Противопоставление народа и власти - это навязанная нам, чуждая для нас идея. Но это единство народа и власти немыслимо без веры, именно поэтому ценность веры является центральной", - убежден священник.

«Как бы вы прокомментировали эту идею? Возможно ли «объединить монархию и социализм» в наше время?» - с такими вопросами корреспондент Regions.Ru обратился к ряду экспертов.

Александр Закатов
канд. ист. наук, директор Канцелярии Дома Романовых:

Ничего необычного в такой постановке вопроса нет. Протоиерей Всеволод Чаплин выразил идею, которая созвучна положениям Основ социальной концепции Русской Православной Церкви, где говорится и о нравственных преимуществах монархии, и о социальном долге государства.

Разумеется, речь идет не о политическом партийном социализме, основанном на материализме и классовой борьбе, а о социальной ориентированности всей государственной системы, ее направленности на защиту прав и интересов граждан. Монархия, организующая нацию по образу семьи, способна наиболее эффективно сочетать религиозные и нравственные идеалы с насущными социальными и экономическими потребностями людей.

К сожалению, многолетняя пропаганда поселила в сознании общества мысль, что монархия – нечто архаичное, несовместимое с современными социально-политическими потребностями. Это не соответствует действительности. Еще до революции, когда в жизни государства действительно было много пережитков прежних эпох, российская монархия шла по пути важнейших преобразований, расширяя социальную защиту трудящихся (продолжительность рабочего дня, страхование, пенсии, медицинская помощь, обучение детей).

Конечно, идеализировать то время нельзя. Проблем было много. Но они существовали не только в России, а и в остальных странах тоже. В США, Великобритании, Франции, Германии рабочий день был дольше, чем в России. Например, президент США Уильям Говард Тафт публично признал рабочее законодательство Российской Империи при Николае II самым прогрессивным на тот момент в мире.

В полной мере идею о совмещении монархии и лучших черт социалистической системы выразил первый глава дома Романовых в изгнании государь Кирилл Владимирович. Он не мог смириться с богоборчеством и массовым террором коммунистического режима, но считал, что в советской социальной системе есть много разумного. Кирилл Владимирович был убежден, что государство обязано гарантировать справедливость и достойный уровень жизни всем гражданам.

Свое отношение к послереволюционным изменениям император Кирилл сформулировал так: «Не нужно уничтожать никаких учреждений, жизнью вызванных, но необходимо отвернуться лишь от тех из них, которые оскверняют душу». Кирилл Владимирович полагал, например, что, в случае реставрации монархии наряду с восстановлением частного крестьянского земельного владения необходимо сохранить и коллективные хозяйства. Он был сторонником национализации недр как общенародного достояния. Одобрял лозунг «Царь и Советы», предполагавший синтез легитимной монархии и советской системы выборного народного самоуправления.

Нынешняя глава дома Романовых, великая княгиня Мария Владимировна, так же, как и ее дед Кирилл Владимирович, убеждена: традиционные ценности и институции должны служить актуальным социальным целям, а социальные цели, в свою очередь, не могут быть достигнуты без опоры на многовековой исторический опыт.

Но сейчас и в обозримом будущем для восстановления монархии нет предпосылок. Современному состоянию нашего общества и сегодняшней международной обстановке соответствует сильная президентская республика. Но в долгосрочной перспективе мы вполне можем размышлять и говорить о более гармоничном и прочном государственном строе, который соединит в себе ценности тысячелетней наследственной монархии и новые социальные запросы российского народа

Http://regions.ru/news/2548539/

ПРИЛОЖЕНИЕ:

Из Декларации императора в изгнании Кирилла Владимировича о принципах преобразований, планируемых им в случае восстановления обновленной народной самодержавной монархии в России. Сен-Бриак, 13/26 января 1928 года

(…) Я, Носитель титула Императора Всероссийского, принадлежащего мне по праву престолонаследия, в соответствии с Манифестом моим от 31 Августа 1924 г[ода], счел за благо объявить Русскому Народу основания, на которых, по крайнему моему разумению, должна быть восстановлена Империя Российская.

Я повторяю, что, как и прежде, я отвергаю всякую попытку самочинных восстановителей России опереться на помощь иностранного вооруженного вмешательства в судьбы нашей Родины.

Сколь бы высоко ни было звание вождей эмиграции, и как бы ни были велики их заслуги в прошлом пред Престолом и Отечеством, вся их настоящая деятельность на чужбине – есть государственная измена Мне и России, нарушение долга и присяги верноподданного.

Да отвернутся от них русские люди, чающие прочного успокоения Родины под сенью Законного Наследственного Царя.

Только Божией Милостью Законный Царь, ответственный лишь пред Богом, независимый от людского произвола и опирающийся на широкие народные слои, может быть действительно защитником справедливых интересов всего населения в равной мере и положит конец губительным проявлениям классовой борьбы, указав каждому его место и значение в Государстве Российском.

Мне известно, что пришедшая обманом к власти и существующая бессовестною ложью кучка отщепенцев запугивает вас возвращением Державного Хозяина Земли Русской. Вам говорят, что Царь несет русскому народу казни и кары за смуту, отнятие у крестьян земли, восстановление сословий и закабаление трудящихся в новое рабство.

Все это ложь коммунистов и их прислужников, рассчитанная на то, что действительная правда о Моих намерениях в обстановке подавления каждого свободного слова не дойдет до народного сердца.

Я уже неоднократно высказывался против кар и мщения за те преступления, в которые ввергло русских людей владычество коммунистов. Грехи соблазненных – Божьему предадим суду. Пусть ответ даст лишь тот, кто с полным сознанием разрушал священные устои России.

Равным образом, я не намерен уничтожать народных учреждений, жизнью вызванных, и начинать ломку сложившегося уклада трудовой жизни. Необходимо отвернуться лишь от тех учреждений, кои оскверняют душу человеческую, насаждая безверие, разрушая семейные и нравственные основы и подменивая национальную госудаственность коммунистическим интернационалом.

В основе преобразований, которые должны упорядочить русскую жизнь, мною положено следующее руководящее начало:

Всему населению России будет обеспечено действительное участие в устроении государственной жизни.

Непременное и постоянное участие народных представителей в законодательстве и управлении Империи мыслится мною, как краеугольный камень новой монархической России.

А посему, не отвергая советской системы народного представительства, я обеспечу свободное избрание в советы представителей всех хозяйственных и производительных слоев населения, а равно членов профессиональных организаций и специалистов, выдвинувшихся своим знанием и опытом в делах государственных.

Советы сельские, волостные, уездные, губернские и областные или национальные, увенчанные периодически собираемыми Всероссийскими Съездами Советов – вот, что способно приблизить Русского Царя к народу и сделать невозможным какое-либо средостение в виде всесильного чиновничества или же иного, пользующегося особыми преимуществами, сословия.

Российская Империя будет построена на началах широкого областного самоуправления, и в ней не должно быть места угнетению других национальностей русским большинством. Местные должностные лица управления и суда должны быть коренными жителями данной местности или же по своей предшествующей деятельности достаточно знакомы с местными условиями.

Частновладельческая земля, коей завладели крестьяне за время революции, останется в их обладании. Никакого выкупа за землю установлено не будет. Но на новых владельцев будет возложена священная обязанность обрабатывать полученную землю с рачительностью доброго хозяина, дабы интересы государства не претерпели бы ущерба от этого коренного преобразования нашего земельного уклада. Землеустроительные мероприятия местных органов, при участии представителей населения, должны будут выяснить размеры крестьянских владений и снабдить новых собственников законными документами.

Земельная собственность подлежит свободному отчуждению на правовых основаниях, но преимущественное право покупки земли, по действительной ее стоимости, будет принадлежать государству и общинам.

Я окажу всемерную поддержку представителям других слоев населения: городским жителям, военным, служащим и рабочим, готовым отдать свои силы и способности увеличению производительности нашего земледелия, в приобретении ими на льготных основаниях годных для обработки неиспользованных земельных площадей.

Императорское Правительство выработает ряд действительных мер, способствующих широкому переходу землевладельцев на обработку земли машинами, снабжению их скотом и доброкачественными семенами и вообще улучшению обработки земли. В виду коренного разрушения нашего сельского хозяйства проведение в жизнь указанных мер потребует известной постепенности.

Восьмичасовой фабричный рабочий день должен быть той нормой труда, которая оградит трудящихся от злоупотребления работодателей. Вместе с тем, никому не должно быть воспрещено увеличивать свое благосостояние лишним трудом и сверх этой нормы.

Императорское правительство будет внимательно следить за тем, чтобы вновь возникающий мелкий торговый и промышленный капитал не наносил бы ущерба интересам трудящихся. Особое попечение Императорское Правительство будет иметь об охране труда женского и несовершеннолетних.

Я буду всячески содействовать развитию здорового профессионального движения, созданию больничных и страховых касс для рабочих и преодолению несогласий между предпринимателями и рабочими при участии государственных третейских судов. Но, вместе с тем, будут приняты все меры к защите трудящихся от домогательств самочинных руководителей рабочего движения навязать свою волю в деле устройства трудового быта. Рабочие убедятся сами, что в союзе с государственной властью они достигнут гораздо большего, чем в борьбе с нею под руководством партийных вожаков, которые во всех странах насиловали волю трудящихся неизмеримо в большей мере, чем государство.

Императорское правительство использует все возможности для развития, при содействии промышленности и домовладения, городского домостроительства и улучшения жилищных условий на пространстве всей Империи.

Промышленные и торговые предприятия будут обращены в частную собственность во всех случаях, когда это не нарушит государственных интересов или интересов кооперации, организованной на здоровых основах.

Также будет восстановлена широкая свобода торговли и частного почина.

Я сохраню право верховной собственности Государства на все недра и крупные лесные хозяйства на пространстве Империи. Равным образом в обладании государства останутся и нефтеносные земли. Означенные мероприятия дадут возможность не обременять население чрезмерными налогами.

Все пострадавшие имущественно от вышеуказанных мер или же лишившиеся трудоспособности при советской власти будут постепенно вознаграждаться в порядке государственного обеспечения и в той мере, в какой это позволят средства Государственного Казначейства.

Православная Церковь - этот камень веры, на котором зиждится бытие русской государственности, - получит в Империи каноническое устройство. Вместе с тем, никому не должно быть возбранено прославлять Единого Бога в ином исповедании веры.

Другим основанием нашей государственности должна быть семья, построенная на началах религиозной нравственности. Особому попечению государства будет поручена охрана материнства, младенчества, беспризорных и сирот - безвинных жертв гибельного опыта коммунистов.

Я обещаю, что все способные и деловые люди, независимо от происхождения, получат в возрожденной Империи одинаковый доступ к занятию государственных должностей. Я возвращу русскому народу суд скорый, справедливый и милостивый на началах судебных преобразований моего великого Деда Императора Александра II.

К прочим мероприятиям, которые в первую очередь должны обеспечить мирное развитие Империи и залечить глубокие раны смуты, я отношу:

Широкое народное просвещение и насаждение профессионального образования.

Беспощадное искоренение хулиганства и праздности.

Уменьшение косвенного обложения и налогов на мелкие ремесла и промыслы.

Целесообразную свободу печати и общественной жизни.

Удешевление железнодорожных и почтовых тарифов.

Возможно широкую медицинскую помощь всем страдающим тяжкими болезнями, которые получили в годы владычества коммунистов столь значительное распространение.

Вот путь, следуя по которому, я намерен возвратить русский народ к мирному труду, довольству и порядку и восстановить нашу Родину в значении носительницы мира среди других народов.

Я призываю всех русских людей проникнуться твердостью моих стремлений видеть все население Империи Всероссийской свободным, умиротворенным и благоденствующим. Все должны помнить, что лишь самоотверженная работа и объединенные усилия Русского народа помогут мне в скорейшем осуществлении моих намерений.

С нами Всемогущий Бог, Который поддержит нас в борьбе с хулящими Имя Его.

Верю в Его споспешествующую милость и в близкое возвращение к исполнению моего Царского долга.

/на подлинном собственною его императорского величества рукою подписано/

Рецензии

Спасибо! Вот откуда дует ветер анафемы Чаплина! Странно, поспорить можно всегда по любому вопросу, а здесь странности уже в наготе политической, цепляя нравственную воспитанность по эмоциям народным. И тут же мне пришли на ум совсем иная точка зрения на рассуждения протоирея Чаплина: "И. В. Киреевский - философ, публицист, один из первых представителей славянофильства в русской культуре. Видел источник кризиса европейского просвещения в отходе от религиозных начал и утрате духовной целостности. Считал, что западному рационализму должно быть противопоставлено русское мировоззрение, основанное на чувстве и вере.
Главенствующее место у Киреевского занимает идея цельности духовной жизни. Именно «цельное мышление» позволяет личности и обществу избежать ложного выбора между невежеством, которое ведет к «уклонению разума и сердца от истинных убеждений», и логическим мышлением, способным отвлечь человека от всего важного в мире."
«...У нас есть Надежда и Мысль о великом назначении нашего отечества!»
Киреевский связывал рождение нового мышления не с построением систем, а с общим поворотом в общественном сознании, «воспитанием общества». «Все ложные выводы рационального мышления зависят только от его притязания на высшее и полное познание истины».
А вот истины с мнением Чаплина и не видно. Притом, что он грозится ещё и анафемой российскому народу. Что-то я вообще в людях перестала разбираться. Такой большой ум протоирейский, а мышление с рассуждениями логически не укладываются в канву рациональности и актуальности.
Так в чем же суть его угроз?

Владимир Карпец

Еще раз о социал-монархизме

Глава Синодального Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин сделал важное заявление: России нужна политическая система, сочетающая в себе элементы жесткой централизованной власти и социального государства. И далее: «Державность, справедливость и солидарность - это три ценности, на основе которых нам нужно строить систему, которая бы объединила монархию и социализм».

Лично автору этих строк крайне не нравится выражение "сочетающую элементы". На самом деле нужно - полноценно, само- и вседержавно - и то, и другое. Но по существу – все верно.
Мы знаем, что исторически в России - да и не практически везде – сами идеи монархии и социализма находятся в противостоянии, точнее, противопоставлении. Однако внутри него - "системная ошибка": монархия - это тип государства и, соответственно, все, что с ней связано, относится к области политического, а социализм - категория прежде всего социально-экономическая. Строго говоря, это вещи, расположенные в разных плоскостях, и они не могут меж собой ни жестко соотноситься, ни быть жестко друг другу противопоставлены. Тем не менее, в истории России они противостояли, и это противостояние привело к катастрофическим последствиям. Почему?
Социализм XIX века был связан с так называемым "Просвещением" и порожденными им антитрадиционными, антимонархическими и антицерковными революциями, выступал как внешнее средство осуществления гностических доктрин "рассотворения" мира, само "сотворение" которого рассматривалось молодым Марксом как начало "отчуждения" (отрицать важную содержательную сторону этих доктрин невозможно). Такой социализм - до сих пор для многих его исследователей, в том числе выдающегося русского математика и историка И.Р.Шафаревича(в книге «Социализм как явление мировой истории») выглядит как единственный.

Действительно, в 1917 году монархия рухнула и сменилась богоборческим атеистическим социализмом, который, тем не менее, постепенно - начиная с конца 30-х годов - начал приобретать некоторые традиционные русские черты. Но и социализм рухнул - вместе с территориальной целостностью России. Катастрофу крушения мы пережили дважды за одно столетие. У этого были как внутренние, так и внешние причины.

Однако то, что сам социализм не однозначен и обоюдоостр, ранее других осознал великий мыслитель и политический прозорливец Константин Николаевич Леонтьев. "Если социализм - не как нигилистический бунт и бред всеотрицания, а как законная организация труда и капитала, как новое корпоративное принудительное закрепощение человеческих обществ, имеет будущее, то в России создать и этот новый порядок, не вредящий ни Церкви, ни высшей цивилизации, не может никто, кроме Монархического правительства", - предсказывал он еще в 80-е годы XIX века,.
К.Н.Леонтьев считал судьбу социализма похожей на судьбу исторического христианства: "Чувство моё пророчит мне, что славянский православный царь, - писал он, - возьмёт когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, Константин Византийский взял в руки движение религиозное), и с благословления Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и Царю".

Именно такой строй оказывается тем апостольским «удерживающим» от прихода «беззаконного» антихриста ((2 Сол. 2, 1-4, 6-8), в сегодняшнем прочтении - «нового мирового порядка» и его предполагаемого возглавителя.

При этом проблема «Русского социализма» или «Православного социализма» вообще не может быть рассмотрена в рамках известных политико-идеологических и государствоведческих схем. Однако здесь оказывается вполне уместной так называемая «Четвертая политическая теория» (далее - 4ПТ), выдвинутая одновременно и во взаимном тесном сотрудничестве двумя выдающимися мыслителями нашего времени французом Аленом де Бенуа и русским Александром Дугиным. Подробное изложение проведенной ими работы мы можем найти в книге профессора А.Г.Дугина «Четвертый путь» (М., «Академический проект», 2014) Само понятие 4ПТ было выдвинуто в виду полной исчерпанности политических идей эпохи Модерна - либерализма, коммунизма и фашизма (нацизма), основанных на категориях линейного времени и прогресса, являющихся проявлением «западного логоса».

Александр Дугин, опираясь на философию Мартина Хайдеггера, как в дилогии, посвященной этому мыслителю («Мартин Хайдеггер: философия другого начала», М, 2010, «Мартин Хайдеггер: возможность русской философии», М, 2011), так и в «Четвертом пути» показывает, что связанная с «забвением Бытия» «идея прогресса» заложена в западном мышлении задолго до Рожества Христова и имманентно присутствует уже у Платона, Сократа и даже Гераклита. Согласно Хайдеггеру, речь идет о «забвении Бытия» (Seyn) , подмене его «бытием» как «высшим сущим» (Sein) и - неизбежно – сущим как таковым (Seinde).

Главное следствие «забвения Бытия» в политике – либерализм, основной субъект коего - индивид(уум). Вторая политическая теория – марксизм - с «классоцентризмом» - и третья (фашизм и национал-социализм), ставящая во главу углу нацию (тоже порождение либерально-буржуазных революций XVII –XVIII вв) или государство - были лишь неудачными попытками преодоления либерализма. Их «вторичность» «зависимость» и привела к их краху. Сегодня либерализм торжествует, при этом уничтожая в Постмодерне самое себя.

Ни один из трех политических субъектов Модерна - ни индивид(уум), ни класс, ни нация - субъектом 4ПТ быть не может, равно как и их механические комбинации. Но, поскольку в основе Модерна лежит все же либерализм, то преодолению подлежит прежде всего миф об индивидууме. Но преодолен он может быть не коллективизмом (как в коммунизме или фашизме), а лишь обращением к «трансцендентному человеку».

Что же есть субъект 4ПТ? Главное, по Дугину, как раз «уйти от дуализма субъекта и объекта». Он обращается к понятию Dasein («Вот-Бытие), место пребывания Бытия в Сущем, «суждение о Бытии», «бытие-к смерти». Но, Дугин идет дальше. Если «западный логос» не единствен, то и «дазайнов» (он сознательно пишет по-русски) - множество. Дугин говорит: «Так можно провозгласить царственую Революцию пространства. Это значит, что Русское место (Россия) должна переключить режим экзистирования - из неаутентичного в аутентичное. Только это может дать возможность проявиться Царю. Задача не призвать Царя, не избрать его, не создать его и тем более не самому стать «царем», а дать Царю возможность быть, явится, открыть себя … Это ему не нужно, это нужно нам - иметь Царя»

Социал-монархизм можно считать русским (именно русским) прочтением 4ПТ как более общего концепта. При этом субъектом теории социал-монархизма (в рамках 4ПТ) тем самым оказывается «онтологическая пара» Царь-Народ (это и есть «русский дазайн») Пожалуй, лучшим образом это «опознано» Мариной Цветаевой:

Это просто, как кровь и пот:
Царь - народу, Царю - народ.
Это ясно, как тайна двух:
Двое рядом, а третий - Дух.

Под народом, разумеется, конечно, не наличное большинство, а совокупность всех ушедших, живых и еще не родившихся. Царь же послан свыше, а не выбран и тем более не нанят за деньги. В этом - в том числе - глубинное родство Царства и таинства брака.

И здесь, конечно, прежде всего, следует назвать знаменитую икону XVI века «Церковь воинствующая» из Успенского Собора Московского Кремля. На ней во главе Церкви Воинствующей, поражающей «древнего змия» и подвизающейся против него, изображается не епископ, не митрополит и не Патриарх, а Царь на коне («конный»).

Русский Царь изначально - Царь Белый и Красный. Сама по себе эта символика лежит в основе символики смерти и Воскресения, совпадающей с символикой Царствия Небесного и земного царства как его образа. В Великую Субботу – день сошествия Исуса Христа во ад - во время литургии иереи меняют черные великопостные облачения на белые, а на утрене Святой Пасхи – белые на красные. У древних ариев белый цвет – цвет жреческой варны, красный – царско-воинской, черный – рабского, зависимого состояния.

Белый Царь и Красный Царь – один и тот же. Как мы увидим далее, в этом метафизическая основа Четвертой Политической теории для Русских, Русского мира, России как государства. Метафизическая основа социал-монархизма.

В старожильной, допетровской и дораскольной Руси символика черного, белого и красного пронизывала государственный быт в самых его основаниях. «Черное» состояние – тяглое или связанное обетами - черное духовенство, белые слободы – напротив, свободные.. Но чермной – красный (Чермное море). «Черна аз и чермена» - говорит Невеста в церковнославянском переводе «Песни Песней». А Белый Царь – изначально «царь не данник», самодержец, суверен, тождественный Русскому Царю, т.е Царю Красному, кровному. Отсюда красные царские одежды, красный плащ, красные знамена и хоругвиРюриковичей, помимо того, что красный цвет одеяний – багряница, порфира – был унаследованной Рюриковичами, а затем Романовыми как привилегия Православных Царей в ознаменование Христова Воскресения.

«Отдай кровь и приими Духа», - говорили древние Отцы Церкви (св. Петр Дамаскин, преп. авва Лонгини другие).
Кровь двуедина. Она состоит из двух основных составляющих - красных телец и белых телец. Бело-красная символика сопровождает всю историю рода человеческого.
Начало русской смуты ХХ века - уничтожение Царской власти как средоточия единой крови и единого духа - белого и красного. «Белые» и «красные» пошли друг на друга. Это тождественно разделению белых и красных телец в изуверском врачебном опыте.

Но на самом деле «октябрьский переворот» была «чёрной» составляющей герметической формулы.. Абсолютно адекватными «чёрному чернее чёрной черни» были не Белые и не Красные, и не большевики, а анархисты. Анархия - мать (в буквальном смысле) порядка. Она - предшествующее, Мать Сыра Земля. Сокрыв в себе Царя, она призвана его восставить.

Зловещ и пустынен погост,
Где царские бармы зарыты

(Никола Клюев)

Россия едина и неделима не только в пространстве, но и во времени. Исходя из этого, разрабатывая основы социал-монархизма как Четвертой политической теории для России, нужно говорить о полной и безусловности взаимопреемственности всех исторических эпох, прежде всего трех последних - московской, «романовской» и советской - поверх и вопреки всем смутам. Московская Русь содержит «формулу» Православного Царства, Российская Империя дает юридическое преемство (отвергнутое в Феврале 1917), прежде всего незыблемые в своей основе Законы о престолонаследии, Советский Союз - безценный социальный, организационный и военный опыт, отказ от которого так болезненно переживается сегодня. В этом смысле только социал-монархизм может стать исходом и итогом «красно-белой» борьбы

Монархический тип государства - единственный, в котором проявляет себя категория не времени, а, «эона» или "движущейся вечности" (определение Вл.Лосского). На языке Православия это выглядит так: "Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земле царя; по образу Своего вседержительства - царя самодержавного; по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века, - царя наследственного" (митр. Филарет Московский). Через династическое преемство народ выступает в истории как триединство ушедших в вечность, живущих на земле и еще не пришедших на неё людей. Династия - это один и тот же монарх, меняющий имена и облики только потому, что человек на земле смертен. Лев Тихомиров писал: «Посредством династии единоличный носитель верховной правды становится как бы безсмертным, вечно живущим с нацией. Государь одновременно и обладает всей властью этого идеала, и сам ему всецело подчинен» («Монархическая государственность»)

Присяга Царю - это присяга не лично Ивану, Алексию, Николе, Георгию и т.д. - это присяга Роду. Царь - именно один (отсюда и «монархия»), царский сын есть он же сам. Монархия ноуменальна, а не феноменальна. Когда нет семьи, нет своих мертвецов и своих чаемых будущих – не может быть и монархии.

При этом для Православного Царства, Третьего Рима Царь (Император) это 1) «епископ внешних дел Церкви», ея страж от ересей и расколов, как единственный в мире Белый (свободный) Царь имеющий правообязанность созыва Вселенских соборов. 2) Верховный Законодатель, Правитель и Судия. В светском аспекте это еще и уже шире.

Власть по природе своей едина и монадична: она или есть, или ее нет. Первым это сформулировал Аристотель, создав учение о трех «правильных» типах власти - монархии, аристократии и политии (демократии) - и трех искаженных - тирании, олигархии и демократии (охлократии). Правильно говорить не о «форме», а о «типе правления». «Разделение властей» - одна из главных составляющих «великой лжи нашего времени». Л.А.Тихомиров в «Монархической государственности» говорит о единстве и неделимости Верховной власти и о принципиальном многообразии «управительных полномочий» как общегосударственного, так и местного значения.

С другой стороны, социализм, уже говорили выше - изначально двойствен. По сути, можно говорить о «двух социализмах». Нас интересует не умозрительно-«просвещенческий» (в частности, марксистский), не манихейская «тяга к смерти», исследованная в известной уже упоминавшейся книге академика И.Р.Шафаревича, а русский коренной, корневой социализм, истоки коего - в «тягловом» и сословно (социально) - представительном государстве XV- XVII с юридически не ограниченной Монархией, совещательными «Советами всей земли» (Земскими соборами) и широким местным самоуправлением, Русский социализм - цивилизационный, а не формационный - и есть - Самодержавная монархия.

Московское царство было т.н. "тягловым государством" (по выражению В.О.Ключевского), или "государством-крепостью", причем словом "крепость" обозначалась прежде всего общенародная круговая порука - точно такая же, какая была внутри крестьянской общины. Удельные князья, бояре, а затем дворяне служили Государю, проливали свою кровь, и на этих условиях крестьяне постепенно прикреплялись к земле, кормили и вооружали тех, кто и самих крестьян оборонял на войне. Все московские люди были "государевыми людьми", между ними не было личной зависимости, как не было и "крещеной собственности", которая появилась только после Указа 1762 года о "дворянской вольности", мгновенно превратившего "крепость" в "крепостничество" (это уродливое подражание европейскому феодализму привело к столь же уродливому "российскому капитализму" конца XIX–начала ХХ веков).
Московское государство как государство "тягловое" в той же степени было и государством сословно-представительным: Земские соборы как совещательные при Верховной власти органы, созываемые по сословно-земельному (сегодня мы бы сказали "социально-территориальному") признаку, были формой живой и органической связи власти с "землёй", которая, без сомнения, развилась бы в политическую форму, полноценно альтернативную западному парламентаризму с его принципами формального большинства и диктатуры партий, если бы её развитие не было прервано церковным расколом XVII века (после которого и сами Соборы перестали созываться), а затем - Указом 1762 года. Лозунг "Царь и Советы", выдвинутый в 30-е годы ХХ века "младороссами" А.Л.Казем-бека (1902 - 1977) был абсолютно последователен и органичен

Здесь мы начинаем говорить уже не о прошлом (условно), а о настоящем и будущем.

Разумеется, если мы рассматриваем современную Россию как находящуюся в переходном периоде (республика по форме, но на самом деле классический «римский принципат» с завещательной передачей власти по содержанию), то изменения государственного устройства должны быть осуществлены ненасильственно, мирно и в рамках механизмов, предусмотренных действующей Конституцией, причем желательно их инициирование самим Главой Государства.

Еще раз напомним: СССР? изначально задуманный как лево-глобалистский проект перехода к мировому правительству под узурпированной «красной оболочкой», после «контрреволюции 1937-38 гг. года стал приобретать некоторые (далеко не все) черты исторической, даже допетербуржской России как «тяглового государства», хотя и без Царя и формально вне Православия. А после рецидивной буржуазной революции 1991 года (продолжения Февральской), как раз и оказалось, что у исторической Русской монархии и исторического Русского социализма - один и тот же враг - силы антихриста, то есть то же самое «мировое правительств» и капитал. Именно это и открыло - для многих неожиданно - общее будущее, путь единого политического праксиса сторонников Русской Православной монархии и Русского социализма, то есть как раз «всей Руси».

При этом оказывается, что именно Московская Русь – эпоха наивысшей русской «самосродности», наше «самое само» (А.Ф.Лосев). В XV –середине XVII вв. сложилась государственная система, до сих пор остающаяся сокрытой «матрицей» Русской государственности. Государственное устройство Московского Царство было, есть и будет оставаться для России «матричным», хотя оно неизбежно маняет «знаки и возглавья» (М.Волошин) Его окончательное «всплытие» неизбежно.

Раскол середины XVII в. разделил народ на две части, предопределил дальнейшее насаждение европейских форм (в том числе, после 1762 г, псевдофеодального крепостничества). В конечном счете «отказ от Москвы» и привел уже в советское время к новому появлению «обезбоженного и обездушенного универсально-крепостного государства, организационно весьма близкого к опыту древней Москвы, только с обратным духовным знаком» (П.Б.Струве), включая как «земщину» (Советы), так и «опричнину» (партия). В 70-80-е годы ХХ века положение Генерального секретаря точно так же не было закреплено в законодательстве, как и Московского Царя, а соотношение КПСС и Советов воспроизводило «опричную» модель.

Сброс коммунистической «скорлупы», к несчастью, привел не к оживлению органической жизни (она была почти убита в 20-е годы), а к новой «евроамериканской рецепции» и, как следствие, к рассыпающейся государственности, способной быть удерживаемой лишь полицейским порядком, а также к несоответствию «закона» и «понятий». И единственно жизнеспособной сегодня является возможность «возвращения старой Москвы», конечно, с учетом всех реальностей и новых технологий. В частности, политические идеи Леонтьева, Тихомирова, Казем-бека должны быть изучены заново.

Социальная природа монархического государства прежде всего в том, что в законодательной деятельности участвуют не политические (т.е. разделенные по идеологиям) партии, а социальные слои (раньше их называли сословиями), профессиональные объединения, трудовые коллективы, а также территориальные образования (земли). «Верховной власти - неограниченная сила правления - земле - неограниченная сила мнения» (еще славянофильская формула)

Верховная власть не ограничена юридически. Однако Государь - «сын церковный», приносит покаяние и приемлет церковные таинства. Сама Церковь возвращается к строгой канонической практике, к Кормчей. Однако в будущем Царстве не должно быть никакого принуждения к вере. Православное Христианство (старого, Русского, и нового, Греко-Российского, обряда) – не государственное, а государствообразующее исповедание. Никаких «справок об исповеди» и всего того, что сгубило прежнюю «симфонию». Клерикализм, то есть стремление духовенства руководить государством, тоже должен быть исключен. Люди обращаются к вере, глядя на Царя, Царицу и их детей. Верховная власть также осуществляет защиту Ислама, Буддизма и других традиционных религий коренных народов России, местных обычаев. Из практики «светского государства» сохраняется свободное религиозное обучение по желанию семьи, отсутствие «религиозного обыска» при приеме на работу, невмешательство в частную жизнь. Однако пропаганда атеизма, публичное кощунство и хула не допускаются.

Суд - Царское (княжое) право. Суд состязателен, но от Государства не должно исходить обвинение. Царь и назначаемые им судьи - арбитры как над обвинением, так и над защитой. Вменение обвинения Прокуратуре (то есть заведомое поставление Государства в обвинительное положение) - огромная и трудно исправимая ошибка судебной реформы 1864 г., унаследованная в дальнейшем. Прокуратура (за которой остается надзор за соблюдением законов и борьба с коррупцией) от функции государственного обвинения должна быть освобождена.. Обвинение и защита осуществляются в рамках одного сословия (трудового объединения) правоведов в рамках выполнения профессиональных обязанностей. Профессиональные судьи назначаются Верховной властью, от имени которой оглашается приговор, и которая является высшей апелляционной инстанцией.

Законодательство – дело самой Верховной власти. Высшие представительные органы не принимают законы, а обсуждают и подготавливают их. Вступает в силу лишь закон, утвержденный Государем. Управительные полномочия могут быть делегированы премьер-министру, канцлеру, диктатору и т.д. (по ситуации и условиям) и затем распределяться по ветвям и отраслям. Представительные органы, как и «Советы всей земли» (Земские соборы) старой Москвы, призваны доносить до Верховной власти думы, волю и чаяния народа со всей огромной России. Это их главная задача. В этом смысле «наказы депутатам» с правом их отзыва в СССР были куда ближе к жизни, чем сегодняшняя «независимость», а на самом деле как раз зависимость от финансовых и политических кланов. Очень плодотворным представляется предложение Виталия Третьякова начать формирование новых (более подвижных и не привилегированных) сословий - крестьянского, рабочего, врачебно-медицинского, военного, научного, частновладельческого и др. - и переходить к передаче им (а не партиям) представительных функций уже сейчас.

«Федеративное устройство» государства должно остаться в прошлом. Никаких «суверенитетов», кроме Суверена. Назначаемые Верховной властью губернаторы или генерал-губернаторы осуществляют политическое руководство на местах. Но - при подлинном многообразии и «цветущей сложности» местной жизни и устройства. Любые формы местного самоуправления - земства, советы, казачий круг, церковные общины, курултаи - приемлемы. Население само избирает форму самоуправления и лиц, его возглавляющих, устанавливает местные налоги и сборы, определяет формы собственности и хозяйствования. Губернаторы в это не вмешиваются. Главная их задача - обезпечивать единство и целостность страны, функционирование объектов стратегического и общегосударственного значения, транспорта и связи. Тем более исключено образование политических субъектов по национальному признаку. Но - при полной культурно-этнической и этническо-религиозной автономии, свободе использования и развития местных языков и наречий.

Социал-монархизм выдвигает два основных начала жизни государства - Самодержавие и самоуправление, Именно так называлась опубликованная в 1899 г. статья Сергея Федоровича Шарапова (1855-1911), который предлагал отделить «дело государево» от «дела земского», создать «непосредственно под государем» ряд земских единиц (областей), самоуправляющихся на основании данного Монархом закона. Таким образом, возникает «ряд живых общественных самоуправляющихся земских организмов». «Наверх» выдвигаются лица из среды земства. Таким путем возможно создание многочисленного и действительно «лучшего» общественного класса». При этом Земской Собор (Совет всей земли) - не разовое собрание, определяющее (не «избирающее»!) будущего Царя и Династию, но «постоянно созываемое собрание всенародное, необходимое в особых ситуациях, единение государственно-национальных сил … высший, чрезвычайный орган царско-народного совещания».

Социал-монархизм принципиально не «зациклен» на экономике. Где-то лучше сделать так, а где-то - иначе. Имеют значения многие обстоятельства - размер территории, климат, природа, религия, культура, геостратегическое положение то, что именуется «месторазвитием». Кроме одного. Основа месторазвития - земля. Не случайно «земля»- синоним «волости», а «волость» означает также - власть. Земля, как и власть - неделима. Это то же самое отношение «Царь-народ». Отсюда невозможность и недопустимость частной собственности на землю. «Земля Божья и Государева, а так - ничья». «В Духов день земля – именинница». «Мать-Земля…» Земля может быть дана лишь во владение, во временное пользование, ради ея возделывания, но не в собственность с правом продажи, хотя всё, что на юридическом языке называется "плоды, продукция и доходы", может находиться как в коллективной, так и в частной собственности крестьян (христиан). Земля может переходить и по наследству - но без права её продажи. Кстати, точно так же переходит по наследству, но не может быть проданной и царская власть; в этом смысле Царь - такой же "крестьянин", то есть Христианин.

Таким же злом, как продажа земли, является капитализм - вовсе не синоним частной собственности (вопреки марксизму). Капитализм - это именно банковский капитал, «сотые» (проценты), то есть делание денег из ничто. Церковный канон полагает за это отлучение от Церкви. Даже если мы сегодня вынужденно имеем дело с банками и процентом, мы должны чётко осознавать, что это прямой грех со всеми вытекающими отсюда последствиями как для банкиров, так и для клиентов. Согласно Кормчей, получение (и дача) денег под сотые есть грех, за который полагается отлучение от Церкви. В этом вопросе существует полная солидарность с Исламом. То, что высокоразвитая безпроцентная экономика возможна, свидетельствует современный Иран. И мы придем к этому - пусть не во единем часе.

В принципе, оптимальной хозяйственной структурой будущей монархии можно считать такую: земля, её недра, леса, водные ресурсы, а также континентальный шельф находятся в исключительном владении государства ("Земля - Божия и государева"), но могут предоставляться во владение и пользование подданным Империи и их корпоративным ассоциациям. Вся тяжёлая, стратегическая, оборонная, авиационная, атомная, космическая промышленность и высокие технологии (включая нанотехнологии) также принадлежат исключительно государству. Гражданский морской, гражданский воздушный флот и железнодорожный транспорт могут работать на смешанной государственно-частной основе, как и сегодня. Образование - государственное, но с учётом местных культурно-религиозных и этнических особенностей (на добровольной основе). Примерно то же самое должно касаться и медицины, с высокими заработками работников, но частные клиники, видимо, могут существовать. В сельском хозяйстве, рыболовстве, промыслах и т.д. могут существовать все формы владения и производства: от государственных до фермерских. Сфера легкой и пищевой промышленности, различные виды услуг лучше всего, если будут частными.
Вся финансовая деятельность (в идеале безпроцентная), безусловно, должна находиться в руках государства и осуществляться от имени Государя - по принципу "динария кесаря". Промышленный, Крестьянский, Кооперативный, Земельный, Горный, Лесной, Строительный, Банк молодой семьи и другие банки должны быть филиалами Государственного банка, хотя и располагать большей степенью свободы. Частная же финансовая деятельность и, тем более, безконтрольный допуск деятельности иностранных и международных финансовых структур допущены быть не могут.
В государственном секторе, безусловно, придётся вспомнить о советском организационно-техническом опыте - разумеется, за вычетом бюрократически-мелочной регламентации и "партийного контроля".
Видимо, к жизни должен будет вернуться такой исконно русский вид предпринимательства и труда, как артель (в том числе в форме полного и ограниченного товарищества).
Государство однозначно должно будет взять под прямую опеку фундаментальную, в том числе теоретическую, науку как основу для любого промышленно-технологического развития. Отсутствие быстрого "коммерческого выхода" здесь не должно быть препятствием. В идеале наука находится под личной опекой Государя, а культура - Государыни.
Монархическое государство есть государство социального сотрудничества. В руководящих хозяйственных органах государственных предприятий должны быть на равных представлены представители администрации и трудящихся, в смешанных и частных - предпринимателей и трудящихся. То же самое касается отраслевых профсоюзов (синдикатов), имеющих своё представительство в общегосударственных законосовещательных органах (по типу Земских соборов). Очень интересным в этой связи представляется опыт Испании 40-х–50-х годов прошлого века с её "Хартией труда". Вообще, опыт синдикализма может быть очень полезен.

Социал-монархизм рассматривает право как объективную, Богом данную реальность, необходимую для жизни государства и народа. Однако право не самоценно. Современная юриспруденция, возводя право в «абсолютную ценность», тем самым в лучшем случае «отмысливает» вопрос о его происхождении, в худшем - превращает право в идола. «Новое язычество» - это не русское Родноверие, «новое язычество» - это культ права как идола, которому приносятся жертвы, «гуманитарные бомбардировки ». Возможно, и 2 мая в Одессе - тоже жертва идолу «прав человека».

Древние арии говорили о «роте» - мировом законе, имеющем вращательную (вокруг Мирового древа) природу, проявляющемся в смене времен года и трудовой практике человеческих общностей. Православное христианство, не отрицая такого понимания, видит в праве действие Святаго Духа истиннаго и животворящаго, иже везде сый и вся исполняяй. Действия Святаго Духа многоразличны и личны. Поэтому нет и не может быть какого-то «единого права». Право - «правь» - то есть то, с помощью чего правят, определяется подданством Царю, религиозной верностью, принадлежностью к народу и этносу, социальной (сословной) принадлежностью, возрастом, семейным положением, профессией и профессиональной подготовкой. Не может быть «равного доступа» к ядерному реактору физика и художника, к операционному столу - хирурга и медсестры… Профессионально управлять государством и судить об этом может только тот, кто знает все его «входы и исходы», в том числе государственную тайну. «Права человека» - абсолютная абстракция. Право жизненно и конкретно.

Фундаментальным является понятие «правообязанности», введенное русским правоведом Н.Н. Алексеевым (1879-1964) который расшифровывает: «Это органическое сочетание прав и обязанностей в многосторонних отношениях<…> Правообязанностям на одной стороне могут соответствовать односторонние положительные обязанности с другой. Идеальным случаем подобных отношений мог бы быть тот неограниченный монарх, который рассматривал бы свою власть не как право, но и как обязанность по отношению к подданным, как служение им<…> Правообязанностям с одной стороны соответствуют правообязанности с другой» Такой «общественный идеал» «мог бы быть осуществлен в том случае, если бы ведущий слой государства проникся бы мыслью, что власть его не есть право, а и обязанность; и если в то же время управляемые не были бы простыми объектами власти, не были бы только носителями обязанностей, положительных и отрицательных, но и носителями правомочий…В таком государстве поистине свобода была бы идеально соединена с повиновением… как свобода органической принадлежности к целому».

Строго говоря, каждое право есть и обязанность. Право занятия государственной должности должно предполагать обязанность пройти соответствующую моральную (включая службу в армии) и профессиональную подготовку. Почему подобные требования (кроме армии) предъявляются к врачам, но не предъявляются к чиновникам? Право участия в представительной деятельности связано с теми, кого конкретно человек представляет (земляков, коллег по профессии и т.д.). «Наказы избирателям» (в советское время они, кстати, были) обязательны - с правом отзыва. Все это касается и т.н. «фундаментальных прав и свобод». Право на жизнь - с момента зачатия, что предполагает запрет абортов. Право на труд есть также и обязанность трудиться, разумеется, при безусловном разнообразии форм труда Свобода слова предполагает знание того, о чем говоришь. . На по тем же причинам и творческая свобода не может быть произвольно ограничена: какое право имеет чиновник влезать, например, в вопросы теоретической физики или поэзии…

Возможно существование двух «уровней права» - общегосударственного (имперского) и местного, включая местное обычное и религиозное - шариат, шаманское право народов Севера и т.д, как это было в Российской Империи. Разумеется, местное право может быть использовано только внутри местных и этнических общностей, а при иных участников правоотношения применяется имперское право. Возможно также существование сословного права - более широкого, чем нынешнее корпоративное. Так соотносится единое правовое пространство и право как «мера свободы» в ея многообразии. Тем самым право избавляется от своего отчужденного характера и начинает жить живой жизнью…

А гарантом правообязанностей является стоящая над всеми социальными слоями Верховная власть.

Таким образом - если иметь в виду лишь очень краткое начертание - социал-монархизм (пусть, как сказал о. Всеволод, «объединение монархии и социализма) скорее есть «сумма Русской истории», чем строгая идеология. Это не «данное», а «заданное». Будущая русская монархия, если она будет восстановлена, не будет механически воспроизводить ни московскую, ни петербургскую, ни "сталинскую" модель, но, скорее, пробуждать все это вместе в глубинной памяти. И не только это, но и всю прапамять всей прародины. Это - «Русь новая, крепкая, по старому образцу» (прав. Иоанн Кронштадтский). Наш Град Китеж